Людмила Улицкая: человек и его статус. От национального — к планетарному
Писатель Людмила Улицкая рассказала в клубе «Открытая Россия» о разных видах эмиграции, планетарном человечестве и о гене альтруизма, который есть в каждом живом существе.
Людмила Улицкая: Один раз в жизни у меня был проект. Одна из книжек этого проекта называлась «Чужое солнце». Я не писала этих книжек, я рулила. Книжку «Чужое солнце» писал журналист и писатель Дмитрий Бавильский. И речь шла в этой книжке о том, что человек в процессе своей жизни проживает разные статусы, что он может быть на своей земле хозяином, может быть гостем, может быть путешественником, может быть изгнанником, может быть заключенным. Вот эти человеческие статусы стали сегодня очень разнообразными. В древние времена их было меньше, хотя основные все-таки были. И цена статуса всегда была чрезвычайно велика, потому что главная, может быть, проблема статусности в древности, когда еще существовал рабовладельческий строй, — что человек свободный мог превратиться в раба, потеряв таким образом свой статус.
История сохранила нам несколько довольно массовых случаев. Ну, скажем, два из них, наиболее известные всем. Это битва при Фермопилах в 380 году до нашей эры, когда 300 греков предпочли смерть плену. И замечательная история крепости Масада, когда защитники последней еврейской крепости в окончательно захваченном тогда, после разрушения храма римлянами, Израиле совершили массовое самоубийство в этом последнем очаге сопротивления. Поскольку эта осада длилась очень долго, а люди там были с семьями и с детьми, то они сказали друг другу: «Мы не хотим позора своим детям и женам». И эти защитники убили сначала своих жен и детей, потом убили друг друга по жребию. Это очень знаменитая история. Это цена статуса. Они были готовы пожертвовать жизнью, чтобы сохранить свой статус свободного человека и в нем умереть.
Вот эта перемена статуса — очень дорогая вещь. Один из современных поворотов, который вас занимает и меня занимает, — это статус эмигранта. Потому что среди многих сегодняшних статусов очень длинная история эмиграции заслуживает того, чтобы посмотреть, как она вообще устроена, и что за стратегии у эмиграции были с давних времен. И, кстати говоря, у нас есть один изумительный модельный народ — это евреи, которые в течение последних двух тысяч лет жили в ситуации эмиграции, переходящей в ассимиляцию, или не переходящей. Все разнообразные варианты эмиграции были прекраснейшим образом отработаны на евреях. Кроме того, уникальность этой ситуации в том, что это единственный случай в мировой истории, когда несуществующее почти две тысячи лет государство восстановилось, и возникла возможность путем эмиграции из других стран натурализоваться и стать полноценным гражданином. Это очень интересная ситуация.
Не менее интересная ситуация с армянами, которые тоже, даже, может быть, более длительное время находились в разного рода изгнаниях. Но Армения никогда не прекращала своего исторического существования, в то время как Израиль на две тысячи лет свое историческое существование прекратил. Сегодня мы прекрасно знаем, что эмиграция — травматический процесс. И очень мало кто из эмигрантов прошел этот процесс без травмы. Обычно это более или менее глубокая травма. Однако о преимуществах, которые дает эмиграция, говорят как-то меньше. Вот мы сейчас попробуем пройти по этой ситуации. Я никогда не эмигрировала, но огромное количество моих друзей эмигрировали, начиная с 1970-х годов, в разные страны, — это и Америка, это и Европа, это и Израиль. Тогда, в те годы, эмиграция — это был отъезд навсегда, это прощание навеки, это такие метафорические похороны. Но времена изменились, и мы снова стали видеться с людьми, которых не видели по двадцать и больше лет. Поэтому мой опыт общения с эмиграцией чрезвычайно большой и вызывает у меня очень большой интерес.
У меня тоже был период, когда эта мысль возникала, но были причины разного рода, которые меня остановили. Я все-таки надеюсь, что закончу свою жизнь там, где я родилась, но это совершенно не обязательно. Я этого вам не обещаю и обещать не могу. Я с огромнейшим почтением отношусь к тому, что писал Умберто Эко. Есть несколько таких планетарных мыслителей, и Умберто Эко был, конечно, одним из них. Но сегодня мне не кажется на 100% справедливым то, что он писал в 2000 году. Он говорил там о разнице между миграцией и эмиграцией. На самом деле, это определяется довольно четко. Дело в том, что эмиграция — это политический процесс. В него включается получение бумаг, гражданства или вида на жительство, какой-то, так сказать, формальный, но политический процесс. Какие же мы рассматриваем, грубо говоря, виды эмиграции? Полная осознанная эмиграция. Пример ее — американская эмиграция, скажем, из России. Есть еще сходные ситуации, но это наиболее классический случай.
Когда люди приезжают в новую страну, им очень хочется быстрее освоить это пространство, эту культуру, этот язык. И они достаточно быстро, с большим или меньшим успехом это делают. Это эмиграция навсегда: человек уезжает из своей страны и полагает, что там его новое место жительства и место жительства его семьи. Есть вариант второй — это принцип временного пребывания. Для людей, связанных с Россией, совершенно ясно, что наиболее яркий пример такого рода — это белая эмиграция из России. Это люди, которые уезжали с тем, чтобы пережить времена этой нелепой власти. Мой дедушка в 1917 году заканчивал Московский университет, юридический факультет. И ему предложили проучиться еще один год, чтобы стать советским юристом. Но дедушка решил, что эта глупость не может продолжаться больше одного года, поэтому советского диплома у него не было. Этой глупости как раз хватило ровно на всю его жизнь. Белые эмигранты, уезжая из России, предполагали, что их дети вернутся, а может, даже и они вернутся.
И третий тип — это такое бикультурное сотрудничество, без отказа от национальной идентичности. Это случай достаточно редкий. Ну вот, скажем, яркий пример, очень характерный для этого типа эмиграции, — это мой учитель, который у меня преподавал когда-то. Это Тимофеев-Ресовский — замечательный генетик, который до войны поехал на работу в Германию. Это было абсолютно официальное приглашение, он официально работал там. В середине 1930-х годов его отозвали обратно, потребовав, чтобы он вернулся. А был он руководителем большой лаборатории по химическому радиационному мутагенезу. Но к этому времени один его брат был расстрелян, а второй — посажен в тюрьму. И он почему-то решил остаться в Германии. И остался он в Германии ровно до 1945 года.
Во времена фашизма он заведовал все той же лабораторией или даже уже институтом, который был в пригороде Берлина. Сын его был схвачен СС и расстрелян, потому что он был в сопротивлении. Ресовский очень корректно себя вел. Он занимался наукой и в политику не вмешивался. Но когда пришли советские войска, его забрали. Сначала посадили, потом… В общем, он работал в «шарашке», короче говоря, вместе с Солженицыным, — они там пересекались. Потом его вытащили на специальные работы, и он продолжал заниматься… Это был Урал. Там на самом деле был атомный взрыв, о котором никогда почти не писали. В районе Свердловска была огромная зараженная зона, и там происходил тот самый повышенный мутагенез, который всегда происходит в результате сильной радиации. И поэтому он, хоть и был уже расконвоирован, но все еще сидел в ссылке. Причем он всегда оставался русским человеком, с подчеркнутым, я бы сказала, русизмом. Он прекрасно знал и русскую литературу, и русскую культуру и несколько этим даже бравировал. Вот это был достаточно редкий случай третьего рода эмиграции — эмиграции без отказа от национальной идентичности. У него не было желания стать немцем, войти в немецкую культуру. Он прекрасно знал немецкий и был вообще образованным человеком. Вот такой вот маленький поворотец.
Как кончается эмиграция? Она обычно кончается в третьем поколении. Здесь, в зале, сидит мой внук, который говорит по-русски очень хорошо, но его младшие братья, видимо, будут говорить по-русски похуже. Во всяком случае, когда я услышала, что дети говорят между собой по-английски, я поняла, что в следующем поколении у детей проблем не будет, потому что, скорее всего, русского языка уже не будет. Горевать по этому поводу или не горевать — я не знаю. Мне будет жалко, если они не смогут читать, скажем, Пушкина или Лермонтова в оригинале. Но они будут читать других авторов в оригинале — тех, которых я читать не могу. Вот этот конец эмиграции, он понятен. Когда пытаются сохранить идентичность, то это может затянуться на четыре поколения.
По сей день я знаю в Париже потомков белоэмигрантов, которые еще как-то тянут русский язык, но, в общем, он кончается. Это четвертое поколение, даже уже пятое, наверное. Самое интересное, пожалуй, к чему я веду. Сейчас появился какой-то совершенно новый тип эмиграции, которого прежде не было. Его даже трудно назвать эмиграцией. Я его в своих исследованиях назвала «эмиграция 3+». Это абсолютно новое качество людей. Это люди, которые, как правило, преследуют единственную цель — они ищут правильное место для работы. Поскольку сегодня огромные сектора человеческой деятельности приобрели планетарный характер, то это люди, которым все равно, где работать. И предпочитают они работать там, где у них лучше условия для работы. Это, скажем, такие области, как вся наука, в особенности фармакология. Когда мы идем в аптеку покупать самое дорогое и самое последнее лекарство, нас не интересует, где оно сделано. Оно может быть сделано в Вашингтоне в Институте здоровья, оно может быть сделано в Хайфе, и мы не знаем, кто его делал, потому что его делали люди очень высокого профессионального уровня самых разных национальностей.
Есть такие зоны искусства, которые абсолютно внеязыковые. Есть музыка, есть изобразительное искусство. Это все — вещи планетарные. Сегодня эта национальная составляющая составляет приятную окраску. Нам очень интересно, когда нам предлагают некоторое искусство. И в нем мы видим акцент китайский, японский, африканский. Но вот очень интересно, что эти маленькие культуры все равно вливаются в общемировой процесс. Тот же самый Умберто Эко, о котором я сегодня уже упоминала, называет это метизацией — метизацией культуры. Но, кроме метизации культуры, происходит еще один процесс — метизация населения. Потому что людей, в жилах которых течет не одна кровь, а две и более, становится все больше и больше, — это понятно. Я могу, наверное, не объяснять — понятно почему. Потому что планетарность, которая буквально захватывает мир, касается совершенно всех стран.
Еще во времена моего детства у меня был дальний родственник, который жил в Тульской губернии, он был уже довольно древний старик. Он жил в деревне, приблизительно в 120 км от Тулы. Он в Туле ни разу не был. А чего ему там быть? Не нужно ему там было быть! И расстояние, которое он от своей деревни проходил, равнялось двум дням пути. У него был какой-то дальний родственник, двоюродный брат, он жил довольно далеко, и он шел до него два дня или ехал на телеге целый день. И вот таких людей, наверное, сегодня много, но не в той цивилизационной зоне, в которой мы присутствуем. Где-то в мире еще есть, наверное, культуры, где люди живут и не добираются до райцентра. Это отдельный вопрос, который тоже требует, может быть, отдельного разговора.
Что дает эта метизация? Метизация культуры, метизация крови — она есть предпосылка для создания планетарного человечества. Сегодня я таких людей узнаю среди некоторых своих знакомых. «А-а-а, — я думаю, —вот человек планеты». Потому что проблемы языка у него абсолютно нет. Когда ему нужен язык, он его просто выучивает через три месяца. Если уже мы заговорили о планетарности, то мне придется сделать небольшое отступление и привести вам некоторую цитатку. Не буквально, но, тем не менее. Существует такой замечательный британский астроном, я не знаю, как назвать эту профессию, но это, наверное, человек, который лучше всех в мире понимает про вселенную — как она устроена, что в ней происходит и все те процессы, которые в большом мире, не в том маленьком, в котором мы живем. И он лет 10 тому назад написал книгу. Она не была научной, она была достаточно читаемой — о том, что, с его точки зрения, человечество XXI век не переживет, оно погибнет. Погибнет по каким-то антропологическим причинам, что мы сами это сделаем.
Очень интересный вопрос возникает: а если погибнет не все человечество, то что будет входным билетом? Первый уровень — это случайности. Ты живешь в большом городе, и город рвануло, и гибнут все. Но где-нибудь в деревне, кто-нибудь на севере, какие-нибудь тунгусы, эвенки или алеуты, может быть, и выживут. Может быть, до них и не дойдет волна радиации. Трудно предположить. Сценарии эти написаны, я их не буду разбирать, они существуют в достаточно большом количестве. Кто может выжить при такого рода катастрофе? Мой сын старший сказал: «Ну как кто? Богатые». На самом деле это не так смешно, это возмутительно. Я совершенно точно знаю, что сегодня есть некоторое количество людей в Калифорнии, которые построили себе замечательные бомбоубежища, создали там хорошие запасы питания. Это не имеет никакого значения, потому что в какой-то момент, когда останется очень мало людей на земле, после катастрофы, они все-таки выйдут, съев все свои запасы, и все-таки надо будет снова думать об этом входном билете. А кто же будет выживать в этом новом мире?
Я легко увела вас в сторону — это скорее научная фантастика, чем научные соображения, хотя сегодня об этом пишут совершенно серьезно, совершенно серьезные ученые. Предположим, что эта катастрофа не произошла или она уже произошла, и мы ее миновали, и снова мы сидим с вами в этом же зале или в каком-нибудь другом. Катастрофа позади, и мы думаем о том, как может существовать мир. Сегодня мы исходим из идеи биполярной системы. Ее придумали очень давно. Насколько я знаю, первым о ней писал Алексис де Токвиль — это 1830-е годы, когда он чрезвычайно революционным образом заявил о том, что существует в будущем два народа, которые еще не созрели, но будущее на них будет опираться. Это американцы — в 30-е годы XIX века Америка совсем не такая, как сегодня, это начинающееся государство, — и русские, у которых огромный потенциал. Причем, если одни будут строить на личной свободе, то другие будут строить на коллективном устройстве жизни. И что оба эти народа имеют большие перспективы. И будущий мир он рассматривает как мир биполярный.
Это поразительно, конечно, сколько лет назад этому умному человеку пришла эта мысль в голову! Сегодня, если мы говорим о биполярном мире, то совершенно неочевидно, что эти два полюса будут составлять Америка и Россия. Сегодня, скорее, мы можем говорить об Америке и Китае, об Америке и, скажем, арабском мире — разные варианты. Мы же с такой скоростью несемся, что мы не знаем, к чему это приведет уже через 20 лет. Когда-то много лет тому назад я в первый раз прочитала книжку Нассима Талеба «Черный лебедь». Купила ее и сразу всем раздарила, считаю, что это замечательно. Сейчас у меня с Нассимом Талебом внутренние отношения разладились, потому что человек, который нам объяснил о непредсказуемости событий, сегодня вещает очень уверенным тоном и предсказывает события, как будто забыл о том, что он написал 10 лет тому назад. Кстати, книжка замечательная.
Поэтому, если это планетарное человечество будет, интересно пофантазировать. Отчасти я с вами поделюсь какими-то вещами, которые я вычитала, которые связаны с эволюцией человека. Дело в том, что мы очень молодой вид. Если не считать микробов и всякую мелкотню, то мы на самом деле исключительно молодой вид. Человеку, homo sapiens, 200 тысяч лет. На исторической шкале, если представить историю как сутки, то это приблизительно без пяти двенадцать. Эволюционирует человек с огромной скоростью, и вот сегодняшние биологи обнаружили чрезвычайно интересные вещи. Причем это происходит буквально сейчас. Последнюю статью я прочитала две недели тому назад. Это генетическая статья, которая показывает параметры, по которым человечество рвануло.
Параметры следующие: человечество, кажется, будет поменьше ростом. Люди уменьшаются. Вот эта самая акселерация, которая так всех беспокоила, закончилась.
Сейчас, видимо, будет снижаться средний рост. Будет снижаться мышечное наполнение. Таких мускулистых людей, какие были, скажем, когда люди занимались физическим трудом, больше не будет. Потому что не все будут ходить в спортзал и тратить на это время. Кроме того, это не нужно. Пубертат повысится на два-два с половиной года, то есть дети взрослеть будут позже — не в 12-14, а в 14-16 лет. И, должна вас огорчить, есть еще один параметр, по которому тоже просматривается один очень интересный прогноз — это вторичные половые признаки, они немного будут съеживаться.
Вот эта феминизация женщин и маскулинизация мужчин уже потихонечку происходит. Вообще-то мне это нравится, потому что, конечно, современный мир помешан на сексе, и секс забирает у человечества безумное количество энергии. И вот, если ее будет тратиться немного поменьше, то эта энергия, может быть, уйдет на что-то более полезное. Потому что сегодня не нужно очень большое воспроизводство, И, надо сказать, цивилизованные страны действительно показывают уменьшение рождаемости. Цивилизация на земле сегодня не одна, как минимум две, а, может быть, и три, скажем, но не одна — смотря как считать.
И, кроме того, есть еще один интересный параметр. Дело в том, что, чем выше уровень образования, тем меньше детей. Это серьезная матстатистика. IQ — всем известная величина, но сейчас ввели они новый параметр — длительность обучения. У человека, закончившего десятилетку, есть 10 лет образования, с институтом — 15, с аспирантурой — 18. И это каким-то образом связано с IQ. Так вот, дети этих самых образованных людей не мотивированы к учебе, они меньше учатся, и сегодняшняя статистика уже это показывает, им не так хочется быть профессорами, как их родителям, а хочется им чем-то другим заниматься — это очень интересно. И статистически вроде бы это обосновано каким-то образом.
Это еще полбеды, мы все еще находимся в зоне стихийной эволюции, потому что, кроме всего прочего, мы сейчас вошли в зону, когда генная инженерия уже начинает работать и будет работать дальше со страшной силой и, таким образом, эволюция будет приобретать направленный характер. Собственно говоря, это уже происходит. Происходит отчасти несознательно. Но, скажем, когда крестьяне рожали по 11 детей, и из них шесть умирали, то умирали более слабые. Сегодня медицина научилась лечить очень большое количество болезней, не говоря уже об аспирине и антибиотиках. И теперь слабенькие дети, слабенькие люди тоже выживают, поэтому не надо рожать 11 детей, достаточно родить двоих, чтобы воспроизвести наличное человечество.
Ну, мне не хочется касаться Мальтуса — это довольно страшная тема, но все-таки совсем ее сбросить со счетов нельзя — нас слишком много. Есть такие расчеты, что 10 млрд — это предел возможности Земли прокормить и приютить человечество. Может быть, это не так, потому что те, кто сейчас считают, наверное, не просчитывают самого технического прогресса, который, может быть, замечательным образом начнет производить из водорослей или чего-нибудь еще вполне замечательные съедобные таблетки. Вообще-то я уже много вам наговорила неприятных вещей. Пожалуй, мне осталось вам сказать последнюю неприятную. Она очень интересная, и как раз я ее не придумала. Вообще, в том, что я говорю, почти нет ничего такого, чтобы я бы придумала. Я, скорее, просмотрела происходящее.
Неприятная вещь заключается в том, что эта самая генная инженерия дает возможность гибридизации — отчасти приятной, отчасти неприятной. Буквально две недели тому назад, по-моему, даже как раз в Англии вырастили гибрид человека и свиньи. Вырастили его не сильно, немножко его подрастили, он получился, двинулся, и его в какой-то момент закрыли. В общем, довольно страшно об этом думать, иногда это бывает очень нужно. Стволовые клетки, которые сейчас научились выращивать, бывают исключительно полезными для лечения многих болезней. Вот все, что я говорю, это все вчерашнего дня вещи. Один из моих покойных учителей, один из прекраснейших людей, которых мне показали в жизни, был Владимир Павлович Эфроимсон. Он занимался генетикой человека, был он совершенно незаурядным — и ученым, и личностью.
Ему в жизни так повезло, что, благодаря его повышенной социальной активности, он попадал в тюрьму до того, как начинался общий процесс. Скажем, когда сажали всех генетиков, когда была первая посадка, он уже сидел, потому что по поводу каких-то генетических проблем подрался со своим коллегой, и ему дали год или два за хулиганство, за драку. Он сидел за драку. Нескольких человек, которые с ним работали, расстреляли, а его эта чаша обошла, потому что он уже сидел. Вышел потом, пошел на фронт. Он прошел всю войну, и в 45-м году, когда Советская армия вошла в Германию, он написал возмущенное письмо главнокомандующему — он был офицер — о том, что Советская армия ведет себя совершенно недостойным образом, не лучше фашистов — насилуют женщин, грабят и прочее, и прочее. Его посадили в течение, по-моему, двух недель. Письмо пришло, и он уже сидел, и это его не коснулось. Эта коллизия присутствует в романе «Казус Кукоцкого», где зашифрован Владимир Павлович Эфроимсон. В общем, он был потрясающий человек.
В конце 80-х годов Владимир Павлович Эфроимсон написал статью. Она была ненаучная, хотя он и ученый человек. Она была опубликована в журнале «Новый мир». Сейчас я не припомню точное название, но в ней говорилось о гене альтруизма. Он говорил о том, что существует ген альтруизма. Ученые, конечно, просто надорвали животики. С генетиками тогда было не очень хорошо. Я поступила в университет в 60-е годы, и тогда молодых генетиков не было. Нас готовили экстренным порядком. Был 1963 год, и я была первым курсом нелысенковских генетиков в университете, когда лысенковскую кафедру заменили на настоящих генетиков. И учителя были потрясающие, потому что пришли звезды — выжившие, сохранившиеся, гениальные ученые. Они вели у нас семинары. Поэтому учение у меня было замечательным.
И вот Владимир Павлович написал статью о гене альтруизма. Все его подняли на смех. Буквально в этом году я прочитала чрезвычайно интересную статью о ящерицах. Она называется «Синдром зеленой бороды». Оказывается, есть такие популяции ящериц, в которых присутствует некоторое количество альтруистов. Они очень редко оставляют потомство, но в сложных ситуациях, когда популяции приходится плохо, они помогают воспроизводству потомства лучшими самцами. То есть лучшим самцам — наиболее мощным, наиболее здоровым — они, отступая сами, предоставляют право спариваться.
Это безумно смешно, просто восхитительно. Это тот самый ген альтруизма, который иногда выскакивает в популяциях для выживания. И вдруг возникают существа, особи, которые готовы пожертвовать своей возможностью к репродукции, для того чтобы обеспечить качественную репродукцию в популяции. Это буквально последняя статья, которую я прочитала. На самом деле у этих особей синее пятнышко на шее, но почему-то они называются «зеленая борода». Я ужасно порадовалась, когда ее прочитала, потому что оказывается, что прошло больше 50 лет с тех пор, как Эфроимсон высказал эту невероятную, сказочно неправдоподобную идею, и вот сегодня показали, что да, это существует. Может быть, этим новым шибболетом и будет нравственный закон, который опирается на этот самый ген альтруизма. Я не знаю, что на что опирается, — ген альтруизма на нравственные законы или нравственные законы на него. Но во всяком случае природа предлагает нам такие странные примеры, которые мне очень нравятся и внушают надежду на то, что мы не все погибнем, и после нас останется прекрасное человечество.
_________________
Вопрос из зала: Политические итоги 2016 года говорят нам о том, что часть населения, большая, ненавидит глобализацию, и она не нужна, и люди не хотят с ней жить. Это для меня шок, как и для многих. Потому что мне казалось, что мир набрал некую скорость, и он движется. Оказалось — остановка. А что вы думаете по этому поводу?
Людмила Улицкая: Это очень хороший вопрос. Я думаю, что мы просто обречены на планетарность будущего. То, что сейчас происходит, — это плохие попытки построить хорошую машину. С другой стороны, мы знаем, что не все попытки построить хорошую машину удаются. В конце концов, у идейных коммунистов каких-то годов тоже, наверное, были проекты позитивные. Но дело в том, что сегодня мы видим очень много неудач на этом пути. Криво и плохо получается с Евросоюзом, много проблем с этим. И когда я говорю, что пропуск — это нравственная какая-то вещь, то я думаю, что здесь тоже все сводится к этому. Бешеные деньги сегодня поглощает бюрократия — та самая бюрократия, которая нам должна была устроить хорошее управление, разумную коммуникацию между частями мира, между разными отраслями, работает очень плохо. Может быть, она заработает лучше, может быть, никогда не заработает лучше. Но я думаю, что протест против глобализации основан на том, что глобализация очень плохо происходит. А в принципе, мне кажется, что это вещь совсем не плохая.
Я помню, как я впервые осознала, что вот весь мир ходит в джинсах, весь мир ходит есть в Макдональдс, весь мир поет одни и те же песни. Леннон сделал для взаимопонимания гораздо больше чем, например, Лев Николаевич Толстой, которого прочитал весь мир. Что-то такое извлек, и возник этот общий язык, который рождается на самых разных уровнях. Наверное, теряется какая-то самобытность, но эта усредненная культура… Труднее убивать человека, который ест, как ты, одевается, как ты, те же самые песни поет, как ты. Но я готова сдать кое-что из этнических наших особенностей в музей ради того, чтобы более универсализированное человечество не жрало друг друга.
Вопрос из зала: Сейчас многие говорят, что возможные причины многих бед слишком национализированные, и какая-то культурная, национальная идентичность является корнем, источником проблем. Говорят о том, что этот глобальный планетарный человек будет лишен национальной идентичности.
Людмила Улицкая: Не, ну пускай он будет иметь какую-то национальную идентичность. Пусть у него будут раскосые глаза, кудрявые волосы, длинный нос или, наоборот, короткий. Вообще, люблю многокровок. Мне очень нравится, когда в человеке много разных кровей, и иногда это сложно. Вот русско-еврейский вариант мне очень знаком. Среди моих друзей много таких. Есть достаточно большое количество людей, которые несут две эти крови, и они иногда довольно сильно между собой борются, но всегда интересно. И вот это богатство разных кровей, конечно, дает еще и генетическое разнообразие, так что в этом смешении есть и позитивные моменты тоже. Но если люди захотят съесть друг друга, то совершенно все равно — будет человек черный, желтый или белый. Но мне кажется, что, если они будут пестренькие, они меньше будут друг друга есть. Возможно, я ошибаюсь.
Вопрос из зала: Вы несколько раз употребили слово «нравственность», когда говорили о нравственности как о входном билете и о нравственности в науке. Если это такой важный критерий, то не могли бы вы определить, что вы имеете в виду под нравственностью.
Людмила Улицкая: Это понятие, безусловно, скользящее. И то, что когда-то зафиксировано в качестве десяти заповедей, сегодня нам не представляется для всех обязательным. Но какие-то важные вещи есть. Это формулируется первым законом этики: не делай другому того, что ты не хочешь, чтобы делали тебе. Это древнейший закон, который существует практически во всех религиях, по-разному он формулируется. И я думаю, что для простоты решения можно использовать это, хотя нравственная система в разных культурах совершенно по-разному выглядит. Я думаю, что, как минимум, возьмем этот первый закон этики. Он неплохой, по-моему.
Текст лекции и ее видеоверсия публикуются в сокращенном виде